Злачное место - Страница 53

— Это каким еще образом? — изумленно поднял бровь Крысолов.

— Да тем самым — что мы сейчас на заводе этом делаем? Антипротозойные средства. А именно в трихомонадах живут наши будущие спасители. Там ведь сейчас не только гонококки обретаются, но и много чего другого научилось жить. Самый настоящий Ноев ковчег. Лично я думаю, что бактерии, ответственные за разложение и будут теми самыми спасителями — поскольку они наиболее от "шестерки" пострадали. Да, рядом с ними живут и другие микроорганизмы, те же возбудители газовой гангрены, они нас гробят — пока, но параллельно все время "точат" защиту "шестерки" — и думаю, уже через несколько десятков лет найдут, как с ней справиться. А то, что кое-кто за это время и помрет из всей популяции — так итоговая цена не слишком велика за возможность п р о с т о умереть, не доставляя остальным хлопот. Главное, им нужна защита сейчас, потом, наверняка, те микроорганизмы, которые будут "давить" шестерку, как она сама сейчас "давит" их, смогут жить и просто так, без трихомонадного "скафандра". А мы им не даем окрепнуть — убиваем их единственную защиту — только для того, чтобы иметь безопасный секс.

Так что, вполне возможно, что наш действующий заводик замедлил естественный процесс, который идет на благо всего выжившего человечества. Не сильно, конечно, замедлил — в тех уголках планеты, где такого счастья людям не привалило — там этот процесс идет полным ходом, и, возможно там к "шестерке" адаптируются быстрее — если раньше от инфекций не умрут….Все, конечно, не умрут никогда — но потери могут быть большими. И вот тут, правда, всегда стоит та самая дилемма — что лучше: судьба всей популяции — или судьба одного человека? Вроде, все и ясно, а если этот человек — ты сам? Или твой ребенок? Вот тут и начинаются рассуждения о том, что каждый человек — целый мир, и даже Вселенная, и негоже цивилизованному обществу жертвовать и одним своим членом — если его спасти можно. Хорошо в шахматах: жертвуешь пешку — выигрываешь качество. Так люди — не пешки ведь.

Они неспешно шли по длинному коридору, и Артем с любопытством смотрел на окружающую обстановку. Когда-то давно он лежал в больнице — но помнил этот эпизод смутно: белые стены, резкие крики медсестер: " Терапия! На уколы!", обжигающую боль в ягодице, когда туда всаживали из шприца раствор "витамина В" — боль была такая сильная, что поневоле запомнил, как эта пакость именуется… Что-то напоминало в здешней обстановке ту, но было кое что и новое. Ну, вот хотя бы, что все здесь с оружием — это само по себе неудивительно, без оружия сейчас редко кто ходит, но в движениях и медсестер, и даже моющей пол санитарки читалась скрытая готовность это оружие применить в любую секунду — пожалуй, больше даже, чем у тех охранников, что их сторожили в ночь перед операцией. Санитарку эту, сосредоточенно трущую пол, заметил и Старый, и кивнул головой на пистолет, висящий у нее на поясе:

— Тоже всех снабдили, ну правильно. И что, умеют?

— Ну, как всегда — кто лучше, кто хуже — но в целом — справляются. Тарасовна, та что с Варькой в смене работает, конечно, не тот стрелок. А вот у меня такая Елена есть, на прошлой неделе инфарктника завалила, глазом не моргнув. Он в туалет пошел, на толчке напрягся — и кранты… Главное, склерозник, доску забыл поставить, и не проследил за ним никто. Он и перевалился через дверь, да и пополз к остальным больным. Кто другой заголосил бы, а она — ничего. Меня позвала, спокойно так, чтобы паники не поднимать, я посмотрел — точно, зомбанулся дед, ацетончиком пованивает. Я бы и сам констатировал, так она меня сама попросила — дескать, можно мне? И запросто так — в затылок ему, он ведь как сидел, так со спущенными штанами и остался, потому и полз.

— А что ты говорил — "доска", "перевалился"? — спросил Старый.

— А, это…. А вот смотри — Дмитрий открыл дверь в туалет и показал внутреннее устройство сортира. Тамбур с рукомойником был привычным. А вот дверь, ведущая в закуток с унитазом, выглядела необычно: она была спилена наполовину, а в специально сделанные пазы косяка сверху над оставшейся половинкой была вставлена крепкая доска. Суть и удобство этакого нововведения Артем понял и оценил сразу: живой человек, сделав все свои дела, спокойно бы вынул доску, и вышел бы. Зомбак же так и остался бы колотиться грудью о доску. Главное, стрелять зомбака, если что, было удобно. На задней стенке комнатушки с унитазом висело плетеное украшение из толстой веревки — как понял Артем — тоже с чисто утилитарными целями — дабы пулями не портить стенку.

— А ничего, что наполовину человека видать, когда он, ну, того…? — со смешком спросил Старый.

— Обижаешь, начальник, — покачал головой Дмитрий. — Все проверено: взору ничего недоступно. А насчет стеснительности — так в Японии вплоть до конца двадцатого века были общие туалеты — так и стояли на них иероглифы — и мужской и женский, и ничего…. Да и взять ту же нашу реанимацию — в обычных условиях человек стыдиться будет, и наготу свою прятать, а так сам сколько раз наблюдал — лежат себе и мужики и бабы в чем мать родила, и вальяжно так о чем-нибудь беседуют — если могут, конечно. А на то, что у кого-то что-то там видно — ноль внимания. Потому как — форс-мажор. Ну, и у нас здесь — тоже. Быстро привыкли.

Они подошли к комнате, из которой доносилось мерное наплывающее гудение. Дмитрий зашел первым, они — следом. В большой палате стояло несколько коек, на одной из них Артем с радостью увидел Куска, непривычно выглядевшего без камуфляжа. Тот тоже увидал их группу, и, улыбнувшись, помахал им рукой. Вторая была крепко привязана широкой лентой к кровати.