— Мы там тоже были, — кивнул головой Крысолов. — только мы с севера тогда подошли, вместе с "огневиками". Ну, из "Пламени". Еле-еле успели, — только все равно — из защитников "шешнашки" уцелела разве, только четверть. Один из вертолетов сам на город свалился — летун, видать не из лучших был, а второй "огневики" из ПЗРК сбили. Ребята после того, что там увидали — ой, лютые были.
— Могли бы еще тогда встретиться —, качнул головой Дмитрий, — даже не знаю, было бы это для меня лучше — могли бы под горячую руку тоже, того, "четвернуть".
— Наследникам тогда крепко по зубам дали, половину вожаков их в "долгий танец" отправили, они после того куда как тише стали. — проговорил Крысолов. — Вот только к добру или худу — так-то они в открытую себя заявляли. А теперь — по углам ютятся, исподтишка норовят. Вроде и центра единого нет у них — а все же откуда то координируются, сволочи. Особенно там, где власти надежной нет — там и шебуршатся. Прошлой осенью, весточка пришла — где то возле Саратова плотину на водохранилище прорвало, три анклава — как корова языком. А стали разбираться — так взорвали-то плотину. И слухи пошли в окрестных поселках гулять — скверну смыло, ну и все прочее — про третье рождение и Путь. Сидят, где-то, гады. А ты как уцелел-то, я ж говорю — ребята лютовали?
— Нас тогда минометами накрыло — ответил Дмитрий. — Осколком мне — второй пальчик отхватило, как нарочно. Ну, и шандарахнуло взрывной волной. Отключился я на ненадолго. Очнулся — стреляют рядом. Мне туда и нахрен бы надо, да сзади палатка наша армейская горит, барахло мое медицинское, а у меня об огне, ну, не самые лучшие воспоминания, да и не пройти там было. Так что давай я в другую сторону пробираться, от пожара подальше. Подобрался ближе, гляжу — Олежек мой из пулемета строчит. Меня увидел — заулыбался: " ой, хорошо, что вы живой, коробку с лентой принесите, прут они сильно!" "Хорошо, Олежек, — говорю, — сейчас…" и — с левой руки ему в голову. Как учил он меня… А сам в сторону, глянул только, куда он стрелял — человек десять он там точно положил — я ж говорю: талантливый был. В суматохе я и ушел тогда как-то. Мелькнула была мысль — подождать там тех, с кем Наследники сцепились — да только столько раз уж я обжигался — причем в самом прямом смысле — что не захотелось мне ни с кем — ни с белыми, ни с красными. Вот, с тех пор — я один, как волк какой. Ни с кем, ни против кого не иду, но живым меня теперь — ни одна тварь не возьмет. Ни рабом, ни слугой — а понял я, что всю жизнь свою кем-то из двоих и был все время… Я этого, в общем-то, никому еще не рассказывал, как сюда вышел. Сегодня вот только, вас увидел — и выговориться захотелось.
Над столом повисло молчание, которое нарушил Старый:
— А девчонка эта, что забегала, Варька, так ты ее назвал, она кто? Для доктора — так молодая еще, вроде. А на сестру не тянет.
— А, это приезжая, студенточка из Москвы. Там два курса меда закончила, а сюда к деду незадолго до Херни приехала. Да так и осталась тут. Толковая девка, чем-то мне все время Олежека напоминает, тоже учиться любит. Ладно, пойдем посмотрим, как там ваши ребята поживают.
— А можно? — засомневался Крысолов. — Ну, реанимация все же, режим.
Дмитрий хмыкнул:
— Ну и чего, реанимация? Даже до Херни, замечено было: там, где режим, скажем так, блюли, но не усердствовали — результаты лечения в плане гнойных осложнений были лучше, чем там, где на этот самый режим молились и за каждым микробом с ультрафиолетовым излучателем гонялись. И чем сильнее гонялись, чем больше мыли-драили, антисептиками поливали — тем злее флора была. Взять тот же МРСА — метициллин-резистентный стафилококк ауреус, золотистый стафилококк, появился он отнюдь не в зачуханной сельской амбулатории, а в солиднейших клиниках Штатов, где казалось бы, за режимом следят куда как истово — и сразу дал жуткую смертность, потому как никакие антибиотики пенициллинового ряда его не брали. Парадокс? А никакого: естественная микрофлора человека в условиях, когда ее не "плющили" антибиотиком — не мутировала, мало того — любой мутант — это, в-общем то — неестественно. Не должен обычный стафилококк в обычной жизни "уметь" пенициллин разлагать, а каким нибудь тетрациклином питаться — это для него так же чуждо, как скажем, человеку — иметь третью руку на животе. Микроорганизм с таким умением — вреден для всей популяции своих же сородичей-микробов — в обычных условиях, потому что часть ценных ресурсов жизнедеятельности будет тратить на выработку "ненужных" ферментов — не так уж часто в природе встретится высокая концентрация естественного пенициллина. А потому такого мутанта обычная же флора "задавит" и размножиться не даст. До тех пор, пока не появится вокруг вредная среда — с высоким содержанием антибиотика. Вот тогда шибко "умные", не умеющие пенициллин разрушить — вымрут, а в живых останется один "урод", который не "пахать", а "стрелять" учился. В наших больницах, в отличие от американских режим не так чтобы сильно соблюдался — а потому и вспышек такмих лютых, как у них — не было. Ну, и мы соответственно, ведем себя так же — моем, конечно, стерилизуем, но без фанатизма. Так что, не бойтесь — пошли. — Он первым встал и прихрамывая вышел из ординаторской. Трое уцелевших бойцов команды потянулись за ним. Артем встал с кресла и с удивлением почувствовал загудевшие ноги — вроде, и не сильно много прошел сегодня, на охоте куда как больше приходилось отмахивать, а уставал там он меньше. Поделившись этим наблюдением со Старым, он получил короткий ответ:
— Адреналин. — Видя, что, Артем по-прежнему смотрит на него, Старый вздохнул: