Злачное место - Страница 125

125

— Ты это, Артем, лучше всего — забудь, — по-отечески посоветовал ему Крысолов, будто и не отвесил ему только что увесистую затрещину. — с этого"… а может…" — пропало столько народа — и сосчитать невозможно. И это не только людоедства касается — а и всего прочего: начиная от употребления спиртного на работе, и непередергиванием затвора при разборе автомата — ну и всем остальным кончая, а в данном случае — это прямой путь к погибели. И даже не потому, что больше нескольких лет никто из нелюдей не живет — ты сам видел, чем кончил Хан, а и потому…, ты сам говорил — что Жорик на тебя кинулся. А, в принципе, — не знал ведь, что у тебя автомат клина дал, не знал, что ты один. И все равно: буквально за несколько часов он "осмелел" настолько, что без раздумий бросился на опасность. А в результате — получил стрелу в брюхо, хотя раньше ушел бы в ту же рожь — и был бы жив. Да и Тимуром, в общем-то- та же картина. Нелюдь — сам себе рукотворный мутант, и как любой мутант — нежизнеспособен. Подавляющее большинство из них катастрофически быстро теряют способность взвешивать риск — и отказываться от него в случае необходимости. Теряют способность бояться — если хочешь. А ведь эта способность — чувствовать страх — важнейшая для человека. Его — даже зомби и морфы чувствуют. Между прочим, сейчас почти не осталось собак бойцовых пород — всяких там доберманов и бультерьеров — а почему? Они ведь тоже мутанты, — сам себе ответил командир, — которые выводились для того, чтобы драться- в любой ситуации, так уж у них инстинкты человеком специально затачивались. И, когда обыкновенная дворняга, с воем бежала от зомбанутого бомжа — потому что умела бояться, и понимала, что этот противник ей не по зубам, бультерьер на него смело бросался, грыз, рвал тело в клочья — пока его самого не кусали — всего-то один раз. Так и нелюдь — у него прокатит раз, прокатит два, он выиграет на своей неестественной смелости несколько схваток — но в итоге он всегда п р о и г р а е т л ю д я м. А ступив на эту скользкую дорожку- невозможно на ней удержаться — только вниз. И кстати — ты знаешь о том, что нелюди — бесплодны?

Старый кивнул:

— Помнится, я слышал, что в Испании породу лошадей вывели. Дрессировке поддаются — изумительно, всякие трюки для конных соревнований выполняют — на "ура", но та же картина: потомство нежизнеспособно. Что-то в этом есть, по-видимому: природа отбраковывает все, что слишком неестественно. Может и Дмитрий прав, и "шестерка" тоже когда-нибудь концы отдаст.

Со двора Кузнеца вышла повеселевшая Варька.

— Пришел в себя, судороги больше не повторялись. Ориентирован в месте времени, ситуации.

— Ну, если так и дальше пойдет — того и гляди, через несколько дней двинемся, — обрадовано сказал Старый.

Оставалось, в общем-то, одно…

В доме Кузнеца Артем нашел хорошую бензопилу. На основание костра пошли несколько смолистых бревен, которые Кузнец заготовил еще прошлой зимой — хотел нижние венцы сруба поменять, да так вот и не успел. Артем не в первый раз уже ладил костер, так что знал, как правильно его сделать — нижний слой бревен, слой досок, тела, перевязка, ветошь с солярой, еще доски…вот только костер получился таким большим…

Старый предлагал похоронить или сжечь тела убитых нелюдей и бандитов отдельно, но Артем равнодушно пожал плечами: какая разница, в общем-то? Хоронить — все равно, по любому надо, а работы больше. И так два упокойника в лесу лежать осталось. А людям все же здесь жить — хоть каким, хоть и тем же белореченцам.

Костер ладить, опять-таки, пришлось ему одному, считай — но он этому был даже рад: за эти последние дни ему страшно надоела вся эта стрельба, так что он даже радовался физической усталости и тяжести в мышцах просто от того, что надо было просто пилить, носить. Ну, и кроме того, вся эта работа позволяла отвлечься.

Он заплакал только, когда под вечер костер вспыхнул ярко-оранжевым пламенем. Прежде чем он прогнал своим жаром и страшным запахом на другой конец деревни живых людей, Артем успел постоять возле него. Слезы текли по его щекам, и он не сдерживаясь, плакал во весь голос. В огне погребального костра сгорали не только его односельчане, отец — сгорало его детство, вся его прошлая жизнь, которая уже никогда не будет такой, как прежде. Все, что случится с ним потом — будет другим, а этого — не будет уже никогда: вечернего стрекота кузнечиков августовским вечером, когда солнце уже село и вечер голубым покрывалом окутывает почти уснувшую деревню. Теплого запаха жилья, когда ночью подходишь к деревне, и из стылой, сырой низины поднимаешься на холм, а волна теплого воздуха обдает и сразу согревает продрогшее тело. Сладковатого, с горчинкой, вкуса лозовой коры, когда зубами обдираешь веточку, чтобы сделать вешку-кукан для рыбы. Крепкой, шершавой руки отца, теребящего тебя по волосам и рассеянно хлопающего по спине — "ну, ладно, иди. Работать надо." Даже этой мягкой пыли — уже не будет. Будут другие вечера, другое жилье, а в нем — другие руки — теплые и прохладные, жарко обнимающие и крепко жмущие ладонь. Другие вкусы и другие запахи. Будут другие дороги и другая пыль будет оседать на твоих ботинках… — но не эти.

Этих — не будет никогда.

ЭПИЛОГ

Костер горел всю ночь. Собственно, высокое пламя отполыхало быстро, и потом только жаркие угли до утра делали свою работу. По прошлым разам Артем знал, что от тел почти ничего не останется — только небольшая кучка пережженных костей, на которые не позарится никто, и которые можно будет захоронить даже не очень глубоко. Слезы он выплакал еще вечером, за ночь прошла и успокоилась боль, куда-то подевалась щемящая тоска.

125